Когда я отправился в Афганистан, то, как и подавляющее большинство своих товарищей, в Бога не верил. Мама в детстве крестила меня втайне от отца.
Он у меня никогда не был рьяным коммунистом, но атеистом был всегда. Он и сейчас атеист. Маму частенько ругал, когда она куличи пекла и яйца красила на Пасху. И нас с братом за это дело гонял.
Но когда я уезжал в Афган, его мама, Дарья Ивановна, дала мне маленькую иконку Николая Угодника и сказала: «Когда тебе будет тяжело, он тебе поможет. Ты его попроси — Николай Угодник, Божий помощник, спаси и помоги!»
А я и понятия не имел, что есть какой-то Николай Угодник. Ведь, как и папа, я тоже был коммунистом. Я ей: «Бабуля, да ты что?.. Я ведь секретарь партбюро, практически представитель ЦК КПСС в нашей эскадрилье! А если у меня эту икону там увидят?» Она: «Ничего, Вова, пригодится. Зашей её куда-нибудь в воротничок». Я и зашил иконку в воротник комбинезона, как она просила.
Очень долго я не вспоминал об этой иконке. Однажды, почти сразу после моего назначения командиром звена, нам ставят задачу на высадку десанта из 36 бойцов на площадку Бану. Звено у меня было усиленное, из шести вертолётов. Очень важно было правильно вертолёты распределить.
Все в эскадрилье были в курсе, какие вертолёты сильные, а какие — слабые. Они только с виду все одинаковые. На самом деле какой-то вертолёт более старый, у какого-то двигатели послабее.
Я говорю: «Я иду на вертолёте...» И все ждут, что я скажу: возьму себе самый сильный или самый слабый. Я знал, что если я возьму самый сильный, ребята скажут: «Ну ты, командир, обнаглел!.. У тебя же первая обязанность — забота о подчинённых!»
И я, чтобы показать эту заботу, говорю: «Беру себе шестнадцатый борт». Это был самый слабый вертолёт. Все оценили мой поступок: «Молодец!»
Говорю: «Десантников делим поровну, по шесть человек на каждый борт». Вообще МИ-8 может взять 24 десантника. Но высадка производилась на высоте 2500 метров. И мы подсчитали, что на этой высоте при такой температуре воздуха мы сможем взять на борт только по шесть бойцов.
Десантники загрузились, мы вырулили на полосу. И тут один борт у нас отказывает. Лётчик мне: «Я заруливаю». Отвечаю: «Заруливай». Он заруливает на стоянку. А у меня в вертолёте сидит командир роты, старший этого десанта.
Я ему: «У нас один борт выпал, летим без шести бойцов». Он мне: «Командир, да ты что?.. Ты меня без ножа режешь! У меня же каждый номер расписан. Мы-то думали, что вы высадите 70 человек, а нас и так всего 36! Распредели этих шестерых по оставшимся бортам». Я: «Да мы не потянем!..» Он: «Нет, без этих шести я не могу, вообще не полечу».
Я ставлю своим задачу взять ещё по одному бойцу. Вертолётов пять, десантников шесть. Один остаётся. Я-то знаю, у кого самый мощный борт. Говорю ему: «Четыреста сорок первый, шестого возьми себе».
Но вслух про то, что у кого-то самый сильный борт, у нас не принято было говорить. Он отвечает: «Командир, это что? Такая вот забота о подчинённых? Ты командир, ты и бери себе лишнего». Я: «Хорошо, отправляй его ко мне». И получилось, что у всех по семь человек, а у меня на самом слабом вертолёте — восемь. Мы пошли на высадку десанта.
Подходим к вершине горы, там маленькое плато. «Духи» поняли, что мы собираемся высаживать десант, и начали по нам работать. Я захожу первый, подгашиваю скорость и... вертолёт начинает проваливаться, не тянет. Разворачиваюсь на 180 градусов и ухожу на повторный круг. Говорю: «У меня не тянет. Заходите, высаживайте».
Все четверо зашли и сели с первого раза. Я делаю повторный заход — опять не тянет, ещё один заход — всё равно не тянет... А у нас такой порядок: мы все вместе пришли, все вместе должны уйти. Не может быть, чтобы они ушли, а я один остался.
А тут ещё идёт активное противодействие с земли, «духи» бьют. Мои мне говорят: «Четыреста тридцать девятый, ну когда ты наконец-то сядешь?..» Отвечаю: «Мужики, сейчас сяду».
И тут я понял, что сесть я не смогу, потому что это против всех законов аэродинамики. По идее, я должен был дать команду: «Четыреста тридцать девять, посадку произвести не могу. Вертолёт перегружен, ухожу на точку». И мы все уходим, оставив на горе десант без командира.
Теперь представьте себе: все мои подчинённые сели, а я, только что назначенный командир звена, один не сел. И я возвращаюсь в Кундуз с командиром десанта на борту. Тут я понял, что не уйду, потому что просто этого не переживу. Ведь надо будет на аэродроме прямо у вертолёта пускать себе пулю в лоб от позора.
Ещё я понял, что и сесть я тоже не могу. Вот тут я и вспомнил бабушку. Взялся рукой за воротник, где была зашита иконка, и сказал: «Николай Угодник, Божий помощник, спаси и помоги!»
К тому времени я выполнял уже то ли четвёртый, то ли пятый заход (ещё удивлялся, как это до сих пор меня не сшибли!). И неожиданно у вертолёта появилась какая-то дополнительная аэродинамическая сила — Божественная. Я сел, мы высадили десант, и он выполнил задачу.
Именно тогда в Бога я и поверил. И лично для меня стала очевидной простая истина: среди тех, кто был на войне, атеистов нет.
Был ещё один случай, когда Николай Угодник мне помог так явно, что не увидеть этого было нельзя.
Мне с ведомым надо было эвакуировать группу спецназа после выполнения задачи. Спецназовцы на пупке горы (высота была около 2000 метров) зажгли оранжевые дымы — обозначили место посадки. Я подсел. Подходит командир группы, старший лейтенант, и говорит:
«Командир, у меня солдат сорвался в пропасть». И показывает на котлован у склона горы.
Ширина этого котлована в этом месте метров сто. Когда спецназовцы на гору поднимались, один боец упал вниз и поломался. Лежит он на глубине от вершины горы метров 70-80. Кричит, стонет, ему больно, хотя и укол промедола он сам себе уже сделал.
Меня старлей просит: «Сядь туда, забери бойца». Я: «Я туда не сяду, потому что потом оттуда я не взлечу. Доставайте его сами».
Он: «Да пока мы альпинистское снаряжение наладим, пока будем спускаться, пока будем с ним подниматься... Это очень долго». А тут ещё начало темнеть, солнце садится.
В 1984–1985 годах мы ночью в горах не летали. Оставаться ночью на площадке мы тоже не можем, потому что кругом — «духовский» район. Спецназ, пока пешком ходил, себя не обнаружил и вышел к месту эвакуации скрытно.
Но когда они зажгли дымы и ещё вдобавок прилетела пара вертолётов, «духам» стало ясно, что к чему; потому их можно было ожидать в любой момент.
Тут надо объяснить, почему вертолёт вообще летает. За счёт вращения винтов он воздух сверху нагнетает вниз и создаёт под собой область более высокого давления, чем сверху. Так
происходит, когда воздух вокруг, как говорят вертолётчики, «спокойный».
Если же лопасти прогоняют через несущий винт воздух возмущённый, «плохой», то необходимой разницы давления не получается. А при посадке в этот котлован вертолёт гонял бы тот воздух, который отражался бы от земли и стенок котлована. То есть после посадки машина очутилась бы в окружении возмущённого воздуха. Взлететь в таких условиях нельзя.
Поэтому говорю старшему лейтенанту: «Я туда не сяду, потому что я там и останусь. Доставайте его сами». Они начали готовить снаряжение. Вниз полез сам старлей.
Но солнце садилось, все торопились и снаряжение готовили в спешке, так что срывается и падает в яму уже сам командир. Теперь их там лежат уже двое. Правда, старлей себе только ногу поломал. А у солдата, как потом оказалось, травма была очень серьёзная — сломан позвоночник.
Сесть на этом пупке больше негде. Мой ведомый ходит по кругу над нами и заодно смотрит, чтобы «духи» незаметно не подошли. Я, хотя и с тяжёлым сердцем, говорю бойцам: «Садитесь в вертолёт, уходим. Иначе все здесь останемся». Они: «Мы без командира не полетим».
И я хорошо понимаю, что по-человечески они правы!.. С одной стороны, я не могу их здесь оставить, потому что мы их уже засветили своими вертолётами. Но, с другой стороны, если мы уйдём без них, то и этим на горе — крышка, и тем, которые внизу, — тоже. Их потом просто забросают гранатами.
Другого выхода не оставалось, и я опустился в эту яму. Борттехник с «праваком» затащили в кабину старлея с солдатом. Но, как я и предполагал, вертолёт вверх не летит...
Недаром практическую аэродинамику мне в училище преподавал сам полковник Ромасевич, легенда аэродинамики, автор практически всех учебников по этой так до конца и не понятой курсантами науке.
Беру «шаг» — вертолёт дёргается, но не отрывается от земли. И тут я опять вспомнил про икону — и взлетел!..
Потом я двенадцать лет командовал вертолётным полком. И все двенадцать лет я на первых занятиях по аэродинамике говорил молодым лётчикам:
«Есть законы аэродинамики. Но есть ещё высшие, Божьи, законы. Хотите верьте, хотите — нет. Но только они объясняют те ситуации, когда при абсолютной безнадёжности с точки зрения физики человек всё равно выходит из безвыходного положения».
Вячеслав Бутякин
Подпишитесь на новости
Раз в неделю мы будем присылать вам интересные письма и сводки
новостей
Команда, спасибо.