Один из таких ранних разговоров, который мне так запомнился, состоялся у нас, когда ты был в четвертом классе. Это пора, когда авторитет взрослых в глазах подростков идет на убыль. Они часто не подчиняются взрослым, бунтуют, ведут себя самовольно.
Ты, разумеется, не был исключением. И вот, будучи на таком уровне развития, ты нагрубил маме: стал кричать на нее из-за того, что она не пустила тебя поиграть во двор. Я решил не вмешиваться. Взволнованная мама плакала. Я тоже нахмурился, не сказав тебе ни слова.
После этого конфликта прошло несколько дней. Все осталось позади, все было забыто и мамой, и тобой.
Но за эти дни я обдумывал, что тебе сказать, чтобы наш мужской разговор состоялся.
«Давай пойдем в парк!» Ты развлекался дома и не хотел идти.
«Послушай, у меня к тебе мужской разговор!» — сказал я тебе на ухо и очень серьезно.
«О чем?» Ты насторожился.
«Не могу сказать дома. Давай лучше выйдем на улицу!». Ты уже знал, что наш мужской разговор — дело серьезное. Я замечал: ты гордился тем, что у нас бывали подобные мужские разговоры; после них ты заметно взрослел: брал на себя обязанности заботиться о родных, близких.
Был конец зимы. Приближался твой день рождения. Мы шли по улице молча, не решаясь начать разговор.
«Послушай, сколько на днях тебе исполнится?»
«Десять!»
«Да, надеюсь, в твоем возрасте ты сможешь меня понять. Можно быть с тобой откровенным?».
«Да!».
Мы вошли в парк. Сели на скамейку.
Я смотрел тебе в глаза и пытался говорить голосом, который нашел бы в тебе сочувствие. Говорил с тобой, как говорят с другом, ища поддержку, совет и помощь.
«Десять лет тому назад я влюбился в одну девушку. Очень влюбился. Я обещал тогда ей, что если она выйдет за меня замуж, я всегда буду ее любить и защищать. Не дам никому в обиду. Ты же понимаешь, что значит дать слово любимой девушке!»
Я даю тебе возможность осмыслить мои слова и поверить в мою искренность. Потому говорю медленно, подчеркиваю каждую фразу:
«Скажи, пожалуйста, что бы ты сказал о человеке, нарушившем свою клятву?»
«Он будет плохим человеком... Нечестным человеком... Трусом».
«Верно. Я согласен с тобой. А как ты думаешь, что могла бы подумать женщина о своем муже, изменившем свою клятву?»
«Она, наверное, разлюбила бы его!»
«Так вот, я обещал твоей маме, которая для меня самый близкий друг, и которую я очень люблю, сдержать свою клятву. Что бы ты об этом сказал?»
«Надо обязательно сдержать клятву. Иначе будет нечестно с твоей стороны».
«Всякий, кто будет обижать ее, будет иметь дело со мной. Не так ли?»
Ты соглашаешься.
«А теперь я не знаю, как мне быть с сыном, который обидел дорогую мне женщину. Тебе скоро десять лет. Ты должен посоветовать мне. Могу ли я оставить ненаказанным любого, кто бы он ни был, обижающего мою спутницу жизни? Могу ли я принять какие бы то ни было оправдания от сына, нагрубившего маме? Отвечай, пожалуйста, на это!»
Ты помолчал.
«Я больше не буду... Но ты можешь наказать меня!»
«Я тебя наказывать не стану. Ты сам себя можешь наказать. Но я говорю тебе, как мужчина мужчине: не смей обижать дорогого мне человека. Больше я этого не допущу... А лучше, если ты поможешь мне защитить маму, Нинульку и бабушку... Беречь их и заботиться о них. Раньше я был в семье один мужчина, теперь нас двое... Пошли домой. Больше у нас такого разговора не должно быть».
Обратно мы шли молча. На улице увидели женщину, продававшую букетики ранних подснежников. Мы купили по одному букетику маме, бабушке и Нинульке. Ты преподнес им цветы и поцеловал каждую в щеку.
К этому мужскому разговору мы действительно больше не возвращались.
Мы оба помогали друг другу, чтобы больше об этом не говорить
Шалва Амонашвили
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии
Авторизоваться