В свои 76 лет гинеколог Йосиф Зильберман бесшабашно наслаждается жизнью. Он воплощение той самой Одессы, необыкновенной, остроумной, дерзкой и талантливой, которая существует не только в фольклоре и литературе.
Одесса — это не море, не Юморина и даже не Привоз. Город стал легендой благодаря гениям. Пару десятков таких мы знаем из учебников. С остальными встречаемся каждый день.
В утренней маршрутке, на рынке, в поликлинике, во дворе есть Они. Удивительные и невероятные. Встреча с ними заставляет вас расплываться в улыбке. Чем больше их в любом городе, тем он ярче и самобытнее. Одессе в этом смысле крупно повезло.
Йося был нежеланным ребёнком. И вообще не должен был появиться на свет. Ну, или прожить не больше года. Канун войны, 1940 год. Мама работала детским врачом, поэтому к коллегам на медосмотры не ходила принципиально, до тех пор, пока живот не увеличился в несколько раз.
В районной поликлинике ей намекнули на злокачественную опухоль и отправили на срочную операцию. Тогдашнее светило гинекологии профессор Агоронов решил перед операцией осмотреть пациентку.
И выдал: «Мадам, идите таки до дому. Вашей «фибромиоме» месяцев пять, если не больше».
Мама рухнула в обморок, а когда пришла в себя, рассказала об этом папе, сидящему в коридоре с советской газетой в руках. Скандал случился прямо в больнице.
Папа заявил: «Это не мой ребёнок! Мы 12 лет не предохраняемся, и ничего не было. Это не мой. Мне не надо — тебе тоже!».
Дома о причине скоропостижного возвращения из больницы доложили бабушке, которая, как и положено религиозной еврейской женщине, устроила сыну и невестке разбор полетов:
— С ума сошли! В пять месяцев аборт делать?! Я вам сделаю! Вам что, уже мозг выскоблили?! Что значит не твой, мишигинер? Значит теперь будет твой!
Ослушаться главу семьи побоялись. Так появился на свет Йосиф Зильберман. В 1941 году. Вот уж действительно не вовремя.
— Что вас беспокоит? Яичник?! Беспокоить могут боли, кровотечения, отсутствие денег, отсутствие любимого, а яичник беспокоить не может
Наш разговор с «главным женским врачом Одессы» Йосифом Семёновичем, Йосей, как его с нежной фамильярностью называют за глаза пациентки, похож на джазовую синкопу и происходит во время приёма. В паузах между осмотрами и назначениями он отпивает заварку из большой фарфоровой чашки и затягивается сигаретой прямо в кабинете. Ему можно всё, несмотря на возраст и крики завотделением.
Зильберман не просто живая легенда гинекологии, копеечными назначениями и невероятным чутьем спасшая от бесплодия сотни женщин, задолго до появления ЭКО.
Он — воплощение той самой Одессы, необыкновенной, остроумной, дерзкой и талантливой. Он — её настоящая квинтэссенция.
— Беременная, что принимали?
— Из таблеток?
— Нет, из алкоголя!
Все десять пациенток, сидящие в кабинете по стульчикам и кушеткам, радостно хихикают. Он принимает нон-стоп по восемь часов в день, не считая выездов на роды, но очередь к нему, всё равно, - как в мавзолей. Ещё человек двадцать с журналами, едой и водой томятся под дверьми. В ожидании можно провести часов пять. Всю жизнь он принимает в кабинете женской консультации в сердце Молдаванки. Несмотря на брутальность и ругань, Йосиф Семёнович необыкновенно корректен во всём, что касается осмотра.
— Что страшно? Что значит кесарево? Ты видела свой филейный тыл ? — ты же машина для родов! Какое кесарево с такими бёдрами, шлёма? Иди отсюда! И молиться! Молиться Богу каждый день!»
Его родителей забрали на фронт. А детей и ту самую строгую бабушку эвакуировали в Чимкент. Бабушка снова спасла годовалого Йосю — уже от голодной смерти.
Кроме идиша, она в совершенстве знала пять языков, поэтому их перевезли в Омск и выделили землянку возле военного авиационного завода. Бабушка переводила документы и получала пайку хлеба, которую делила между внуками.
После войны они вернулись на Ришельевскую, в разграбленную квартиру, и мама сказала, что жить в ней не сможет.
— Вот! Смотрите все на эту женщину! Это приличная женщина! Она хорошо рожала и слушала доктора. Ползи на кресло. Пиши! С 49-го дня после родов можно купаться в море, принимать ванну, жить половой жизнью, прыгать, летать, скакать. Покажи фотографию ребёнка. По-моему отлично получилось. Через пару лет можем повторить.
Йосю исключили из школы за хулиганство вместе с внуком профессора. Жаркий май, последние школьные дни и бесконечные годовые контрольные. Вместе с корешем они выскочили во двор и заметили ключи, забытые уборщицей в тяжеленной школьной двери. Разумеется, пацаны заперли школу со всеми детьми и учителями, и ушли на пляж. Правда, они не знали, что пожарный выход был заколочен, и директору, чтобы выбраться, пришлось вызывать пожарных и милицию.
— Вечером нас схватили прямо на пляже — миллиция тогда отлично работала, — смеётся он. — А наутро уже исключили. Но спасли дедушка-профессор из Водного и месяц май — конец года. Конфликт замяли, и нас в сентябре восстановили. Ещё бы, хулиган Йося выигрывал все областные олимпиады по химии и физике.
—Так, бери листик, пиши: шевеление плюс, сердцебиение плюс. Чего не я пишу? А чья карточка — твоя или моя? Тем более женщины моим почерком недовольны — его разобрать не могут. Я ж не на каллиграфа учился. Спасибо, что не спёрла ручку.
Он был единственным студентом-евреем на потоке в мединституте. Это был разгар антисемитской кампании. Тогдашний ректор Дейнека писал статьи о национальных и социальных квотах в вузах и притоке сельских жителей на элитные специальности.
И официально заявлял: «У меня будет учиться столько евреев, сколько их работает в шахтах Донбасса».
На вручении дипломов он, отмечающий каждую корочку рукопожатием и напутствием, не подал руки Зильберману с красным дипломом. Но отличник, воспитанный бабушкой и улицей, не растерялся — Йося вышел на край сцены и вскинул над головой сжатые в замок руки, как боксёр-победитель, — зал хохотал и аплодировал.
По распределению Йосиф Семёнович попал в Белгород-Днестровский, один из ближайших к Одессе райцентров.
— Когда я пришёл в тот роддом, у меня было сразу две женщины….
Одной — сто, второй — девяносто, но через полгода начался аншлаг. Я был, наверное, самым богатым молодым специалистом. Прикинь - полторы ставки в роддоме, полставки в консультации, семь дежурств на скорой и ещё успевал в рыбтехникуме читать гражданскую оборону! Аншлаг был обоснованным.
Ещё в институте он пошёл подрабатывать в ночные смены акушером в «еврейский» роддом на Разумовской (его закрыли в конце 70-х). Там были старые акушерки, которые до войны жили в Румынии и учились на курсах повитух в Париже. Они и стали его первыми учителями-практиками.
А в Белгород-Днестровском Зильберман познакомился с главным районным гинекологом Виталием Анисимовым, светилом в области лечения бесплодия и невынашиваемости, который чуть ли не силой заставил перспективного молодого врача обучаться этой специализации.
— В свои 25 я был очень уважаемым человеком. Звонит ночью продавщица и кричит: «Доктор! Нам завезли бюстгальтеры! Импортные! Есть даже чёрные и розовые! Вам какой размер?».
А я знаю? Бюст есть бюст. Позвонил жене — она обрадовалась. Так и размер заодно узнал. Однажды счастливый папаша привёз полфуры арбузов…Я один, в Одессе жена с малышом. Все соседи от моих продуктовых подарков прятались.
Он не помнит, сколько принял младенцев — на смене у единственного дежурного врача их могло быть больше двадцати. Зато помнит ход родов, имена и фамилии каждой пациентки, даже если перерыв между первой и второй беременностью был больше десяти лет.
— Леночка, помню ли я тебя? (Леночка приехала в роддом на 12-сантиметровых шпильках с ценником на подошве, потому что воды отошли прямо посреди магазина.)
— Ну конечно, только такая пришмаленная может рожать в шабат, да ещё и в ливень! Мужу скажете — на шесть дней доступ к телу запрещён.
К нему приезжали и приезжают на лечение не только со всего бывшего Советского Союза, но и из-за границы. Его маленькая гордость — женщины, благополучно выносившие и родившие после пяти замерших беременностей, или малыш, появившийся после двадцати лет бесплодия. Он врач от Бога, и все его пациентки восхищаются талантом и призванием.
— Ты понимаешь, — он подкуривает очередной «Парламент», — я так любил химию, астрономию, геологию…Особенно химию. Но работать учителем как-то не хотелось. Мужчина должен обеспечивать семью. Да, у нас в роду несколько врачей — мама, старшая сестра, но только сестра знала, куда я подал документы на поступление. Если бы я мог вернуться в свои семнадцать, то, наверное, стал бы астрономом или геологом. В семидесятые, особенно за пределами крупных городов, была сумасшедшая смертность — и детская, и рожениц.
Йосиф Семёнович помнит свою не первую, но самую яркую женщину со зловещей фамилией Умрихина. Её привезли в родах и оставили дежурному врачу. Зильберман показывает руками полтора метра ростом на полтора шириной.
— Раскрытие полное, а родить не может. Я чуть сам не родил…Ребёнок оказался больше пяти килограммов. Но мы смогли! И тут у неё началось кровотечение. Это сейчас его можно легко остановить, а тогда…при таком крупном ребёнке.
Мы за ночь чуть не поседели все. Спасли, вытащили. На утренний обход приехал начмед и удивился: а почему не кесарили? Я говорю: судя по лицам родителей, там и так явно не Карл Маркс и головка уже в таз вошла, я бы инвалида вытащил в лучшем случае. Ну, обошлось — все живы, а победителей не судят.
— Шо вы меня благодарите за беременность, как будто это я вам сделал ребёнка. Бога благодарите!
Мне интересно о детстве, о жизни, как, когда, почему, какие бабочки на тропе привели мелкого хулиганистого и невероятно обаятельного живчика встречать в этот мир и не пускать в тот.
— Нет, велосипеда у меня не было — жили небогато. А самый памятный и дорогой подарок детства — книги. Первая, огромная, про зверей и динозавров с цветными картинкам, а уже в школьные годы родители подарили «Занимательную химию» и «Занимательную физику» Перельмана. Самые прекрасные книги в моей жизни. Я до сих пор по телевизору смотрю только передачи про животных.
За дерзкие роды исключительно естественным путем, упрямство и хроническое нежелание выписывать «нужные» дорогие лекарства его не слишком жаловали ещё с советским времён, но Зильбермана грех тщеславия явно обошёл стороной. Он не раз отказывался и от аспирантуры, и от мест в лучших клиниках Израиля, Германии, Франции и США.
— Таки зачем? Что, в Одессе перестали рожать? Хотя в нашей консультации в 17:45 эти странные женщины отключают лифт. Немножечко неудобно — у меня приём до 18:00 в лучшем случае.
Мы спускаемся в сорокоградусную августовскую жару по старой советской лестнице. Зильберман в свои 76, покашливая, бежит впереди и ворчит: — Ну ладно я, а если беременная тут будет идти? Ей же может стать нехорошо!
Он был нежеланным ребёнком. И вообще не должен был появиться на свет. Ну, или прожить не больше года. Ему удалось не просто выжить, а стать проводником — спасать, вытягивать, приглашать в этот мир сотни новых жизней. Он веселит, вселяет надежду и в свои 76 дерзко наслаждается жизнью — и в родзале, и в модном баре с коктейлем, и на джазовом концерте, и в синагоге. Маленького роста, с кудрявыми волосами, выдающимся носом и гигантской звездой Давида на шее он кричит по дороге домой кому-то в телефон:
— Да! Если всё в мире таки будет нормально, то завтра с 10:00 я в консультации. Ша, не реви! Кто сказал, что ты бесплодная?! Кто-кто?..Господь Бог?..Нет?..А кто?...А-а-а…профЭссор. Наплюй на его слова. Приходи завтра...
Юлия Верба
Подпишитесь
на новости и анонсы
на новости и анонсы
Каждую неделю отправляем интересные новости и анонсы
Спасибо Господи и команда Лазарева.
Порадовала зарисовка к началу: прямо таки в капусте находит.
Вспомнился Евстигнеев в роли Преображенского: «Ко мне сейчас пришли четверо мужчин и одна женщина переодетая мужчиной.» Иосиф Семёнович не принимает авторитетов и мнения других. Потому, что он их не чувствует. Он чувствует что то другое и делает свою работу хорошо. Наверное, это и есть любовь к Всевышнему. И жертва сильная принесена: вместо любимой для духа работы — он делает любимую работу для души.